Новое гражданское общество установит свои правила

Вот уже скоро десять лет мы живем под непрерывный аккомпанемент заклинаний о гражданском обществе, необходимость построения или процесс становления которого обеспечит-де нам наконец нормальную, цивилизованную жизнь, как в фешенебельных странах Запада. Логика проста: на Западе это есть — значит, чтобы жить, как на Западе, надо перенести «это» в свою повседневную жизнь.

За годы либеральных реформ в роли панацеи от всех общественных болезней перебывали и демократия, и рынок, и правовое государство, и «вертикаль власти», и распространение презервативов в школах, и высокие технологии, и — гражданское общество.

Убаюканные официальной пропагандой и заклинаниями почти одних и тех же культуртрегеров, меняющих лишь проигрываемые ими пластинки, мы уже готовы признать гражданским обществом совокупность филателистов, кактусоводов и благотворителей — разумеется, под бдительным присмотром политологов в штатском. В крайнем случае мы понимаем под «гражданским обществом» профессиональных правозащитников, с изумительным постоянством защищающих заранее известную и строго определенную «социально близкую» сторону, или разнообразных грантополучателей, с той или иной степенью добросовестности отрабатывающих средства самых разнообразных государств — включая, в последние годы, и российское.

К сожалению, забвение имен, от которого предостерегал еще Конфуций, приводит к поправкам не в словарях, а в жизнях. Отворачивающиеся от реальности не отменяют ее, но лишь делают ее проявления внезапными и болезненными для себя.

Гражданское общество не высоконаучная абстракция, а всего лишь самоорганизация людей ради защиты жизненно важных для них интересов от любых угроз — от государственной бюрократии до обыденной преступности и собственной дури.

В реальной, не оплаченной грантами жизни такая самоорганизация не оформляется в структуру. Члены гражданского общества не произносят речей, не пекутся о правах человека, почти полностью поглощены бытом и не любят пустых разговоров.

Но это детали.

Ибо гражданское общество в России есть.

Если его сильно допечь, если цинично и последовательно подвести его членов к грани десоциализации — оно готово противостоять даже власти, бороться за свои права, бросаться на бульдозеры, как было в бесчисленных «Речниках», Сочи и Южных Бутово по всей России.

Но обычно оно молчаливо, пассивно, ограничено двором или микрорайоном — и потому по-русски жертвенно проигрывает почти любому внешнему агрессору, попирающему его права, от коррумпированной бюрократии до банды уголовников, нанявших адвоката и отстегивающих участковому.

Так было почти все 90-е и все 2000-е.

Именно в этой слабости
22e9
самоорганизации заключается внутренняя причина русской Катастрофы, продолжающейся и по сей день.

И именно эта ситуация начинает стремительно меняться на наших глазах.

Мехи беспомощной и пассивной «соседской общины» наполняются качественно новым «вином» — армейскими офицерами и профессиональными прапорщиками.

Военная реформа, каким бы ни был ее, вероятно, гениальный стратегический умысел, в ее сегодняшнем виде, насколько можно судить, означает стремительное и последовательное уничтожение целого социального слоя — российских профессиональных военных.

Бездушной начальственной волей эти люди выбрасываются на «гражданку», к которой они не приспособлены, — и мучительно приспосабливаются к ней. Естественно, они находят и поддерживают друг друга, образуя то, что наука пышно именует «социальными сетями». Бывших военных объединяют привычка к организации, взаимовыручке, готовность жертвовать собой, потребность выполнения приказа (причем по памятному принципу «мы за ценой не постоим») — и жгучая обида на руководство, лишившее их любимого дела и, строго говоря, смысла жизни.

Не стоит идеализировать российское офицерство, но сейчас армия отторгает, насколько можно видеть, его лучшую часть, оплодотворяя ею загнившее российское общество.

Принципиально важно, что значительный слой армейских офицеров и прапорщиков гармонично соединяет в единое социальное целое две разрозненные до того социальные группы — рядовых ветеранов и офицеров спецслужб.

По оценкам ветеранских организаций, с распада Советского Союза «горячие точки» прошло около 600 тысяч мужчин. Их абсолютное большинство не получило никакой социальной помощи и психологической реабилитации — и до четверти их числа подверглись лишению свободы, пройдя в итоге двойную школу: армейскую и тюремную.

В силу полученных при этом психологических травм и специальных навыков им до сих пор неуютно. Как сказал один из них, «мир отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму». Они жаждут возвращения смысла жизни, но, как правило, не в силах найти его самостоятельно.

В мирных условиях этот смысл могут вернуть те, кто давал им его в условиях «горячих точек» — офицеры, теперь изгоняемые из армии и воссоединяющиеся со своими бывшими подчиненными в новых условиях.

Но сами армейские офицеры тоже привыкли ждать — если не приказов, то хоть ориентировок. В этом принципиальное отличие России от Африки и Латинской Америки.

А ориентировать их могут только выдавленные также в гражданскую жизнь офицеры разнообразных спецслужб, пусть даже и армейских. Обладающие разнообразными специальными навыками, они способны на организацию и направление масс обычных офицеров, изгоняемых из армии в рамках реформ.

Первоначально офицерство, в целом воспринявшее патриотические декларации и (на первом этапе) действия российского руководства в начале 2000-х, было одной из его существенных политических опор. Эти люди в массе своей были честными энтузиастами, и стремительное распространение в спецслужбах коррупции, семейственности, клановости и бюрократизма привели к их недовольству, а часто — и к демонстративным отставкам.

Выдавленные со службы (и частично еще оставшиеся на ней) патриотически настроенные офицеры, привыкшие прямо ассоциировать себя с государством, действовать от его имени и ради его блага, способные к подчинению, командованию, организации и самоорганизации, становятся стержнем качественно нового гражданского общества России. Его настроения, намерения и действия определят всю политическую жизнь нашей страны после 2012 года.

Острое и часто даже болезненное осознание своей отделенности от штатского большинства вынуждает это новое гражданское общество действовать в формально прежних рамках и даже организационных структурах — партиях, общественных организациях, военно-патриотических клубах.

Однако оно сознает исчерпанность этих форм и не позволит вновь превратить себя в компост для нового поколения коррумпированных бюрократов.

Новое гражданское общество, невольно создаваемое военной реформой, рвется в политику и все более полно осознает свои коллективные интересы, осознаваемые им как высшие интересы государства. Если оно не получит их адекватного политического выражения в ближайшее время, оно обеспечит их само: чуть позже, но уже по своим правилам, а не по правилам чинуш, никогда не смотревших в лицо смерти.